Рассуждая
о восприятии отечественными и зарубежными
булгаковедами «древних» ершалаимских глав
романа «Мастер и Маргарита» (гл. 2, 16, 25, 26),
следует, видимо, ранее всего остановиться
на книге Генриха Эльбаума, анализирующей
именно «роман в романе». Тех исследователей
«закатного» булгаковского романа, которые
специально писали об иудейских главах до
него, Г. Эльбаум делит на три группы. В.
Завалишин и Л. Ржевский (в «Новом журнале» и
А. Краснов (в «Гранях») прямо отождествляют
Га-Ноцри с евангельским Иисусом Христом. С
другой стороны – Е. Стенбок-Фермор (в «Slavic and
East European Journal») и Э. Эриксон-мл. (в «Russian Review»)
обращают внимание на расхождения между
фигурой Иешуа Га-Ноцри в булгаковском
романе и каноническим образом Иисуса
Христа. Впрочем, как замечает далее критик,
сами эти исследователи не осознают
глубинного смысла данных расхождений, хотя
и обнаружили их (21, с. 2).
В
третью группу Г. Эльбаум включает Р.
Плетенева, Д.Дж.Б. Пайпера, В. Лакшина, К.
Симонова, И. Бэлзу и Н. Утехина, которые хотя
и рассматривают соотношение между
новозаветными текстами Библии и их
интерпретацией в «Мастере и Маргарите», но
не приходят при этом к четким выводам (21, с.
3).
Сам
же Генрих Эльбаум видит близость «древних»
иудейских глав романа к толстовской этике.
Влияние Льва Толстого на Михаила Булгакова
сказывается, по его мнению, прежде всего в
том, «как Булгаков тщательно старается
подчеркнуть человеческую сущность Иешуа»
(21, с. 43). Работы Льва Толстого «Исследования
догматического богословия», «Ответ на
декрет Синода», «В чем моя вера», «Царство
Божие внутри нас», считает критик, самым
непосредственным образом повлияли на
концепцию иудейских, ершалаимских глав «Мастера
и Маргариты». Причем мужество Иешуа
пожертвовавшего жизнью ради проповедуемых
им идеалов, полагает Г. Эльбаум, еще ярче
оттеняется трусостью Понтия Пилата.
Называя
литературные и исторические источники «древних»
глав «Мастера и Маргариты» исследователь
напоминает нам не только о тех трудах
Иосифа Флавия, Тацита, Плиния Старшего, Э.
Ренана, которые также перечисляют другие
булгаковеды (3,4,5,23), но и вводит в оборот (как
один из источников булгаковского романа)
драматургию римского комедиографа Тита
Макция Плавта (ок. 250-184 г. до н.э.), ибо именно
у него встречается персонаж по прозвищу
Крысобой. (У Булгакова, как известно, это
прозвище получил кентурион Марк).
«Полное
имя первосвященника – Иосиф Каифа (Каиафа),
– пишет Г. Эльбаум, – несомненно взято у
Иосифа Флавия, а транскрипция «Каифа»
вместо евангельского «Каиафа», вероятнее
всего, – французский вариант написания
имени первосвященника, заимствованный у
Ренана (Caiphe)» (21, с. 73).
Сравнивая
«роман в романе» Булгакова с
первоисточниками, исследователь
утверждает, что при воссоздании картины
древнего Иерусалима, писатель в основном
опирался на «Иудейскую войну» Иосифа
Флавия, а также частично использовал
некоторые топографические детали,
содержащиеся в Новом Завете и Талмуде.
Конкретизируя
обстановку дворца Ирода Великого, пишет
далее критик, Булгаков использует описание
не только этого дворца, но и других
сооружений Ирода, о которых говорит Иосиф
Флавий. Однако местоположение «гипподрома»,
находившегося, по свидетельству Иосифа
Флавия, с южной стороны храма, показано у
Булгакова весьма необычно: к юго-востоку от
дворца Ирода Великого, в Нижнем Городе (21, с.
101).
Особую
роль, полагает Г. Эльбаум, играют в «Мастере
и Маргарите» розы, появление которых в
романе далеко не случайно. Ведь, согласно
Талмуду, со времен первых пророков в
Иерусалиме существовала плантация роз,
розовый цветник. Как сообщает Мишна (то есть
свод морально-этических предписаний,
которыми правоверный иудей должен
руководствоваться в жизни), «из розового
экстракта делалось масло, употреблявшееся
в косметических целях» (21, с. 111).
В
конечном итоге Г. Эльбаум приходит к выводу,
что булгаковский Иешуа Га-Ноцри – это
молодой галилейский проповедник,
вступивший в нравственный бой и с римской
тиранией, и с иудейским жречеством.
Булгаков, критически перерабатывая
новозаветный материал, смело счищает с
евангельского рассказа налет агиографии и
апологетики, подчеркивая человеческую
сущность своего героя. Таким образом,
булгаковский Иешуа Га-Ноцри, по мысли Г.
Эльбаума, не мессия (ни в иудейском, ни в
традиционном смысле этого слова), а бунтарь,
«мужественно и бескомпромиссно
отстаивающий свои убеждения» (21, с. 123).
Другой
булгаковед – А. Зеркалов считает, что одним
из источников «древних» глав «Мастера и
Маргариты», является вероисповедная книга
иудаизма Талмуд, причем он убежден, что
Булгаков не только воспользовался Талмудом,
создавая биографию Иешуа, но и заимствовал
из этого источника прозвище для своего
героя – Га-Ноцри
(8, с. 47).
Иешуа
ведет себя совершенно иначе, чем с Иисус
Христос, убежден А. Зеркалов. Из
евангельской проповеди, показывает он,
Булгаковым оставлено лишь нравственное
положение, согласно которому «все люди
добрые». Писатель, по мнению критика, кратко
обобщает те призывы к добру, которые
содержатся в Нагорной проповеди, создавая
как бы логическое завершение этой
проповеди. При этом А. Зеркалов называет
булгаковского Иешуа «псевдо-Иисусом»,
поскольку он никого не осуждает и не
предрекает страшного суда. Булгаковский
Иешуа для А. Зеркалова – просто «нищий
бродяга», «философ». Отец его отнюдь не Бог,
и даже не плотник из рода Давидова, а никому
не известный сириец; мать Иешуа – не дева
Мария, а женщина сомнительного поведения.
Поскольку же Иешуа не помнит своих
родителей, то в исторической реальности это
ставило его вне закона, заключает А.
Зеркалов.
По
мнению исследователя, Булгаков
опротестовал и божественное происхождение
своего «псевдо-Иисуса», и
предначертанность его смерти, и сам принцип
божественного предопределения. В сцене, в
которой Иешуа излечивает Пилата от
мучительной головной боли, писатель ведь не
забыл показать, что проницательность Иешуа
отнюдь не сверхъестественного
происхождения. Словом, Булгаков отчетливо
дает понять, что, будь Га-Ноцри
действительно подобен Иисусу из Назарета,
Пилат не пытался бы его помиловать,
полагает А. Зеркалов.
В
сцене утверждения смертного приговора
Пилатом и его ходатайства о помиловании
Иешуа перед первосвященником Каифой, а
также в описании событий, предшествовавших
суду, Булгаков, по мысли А. Зеркалова,
намеренно допускает неполноту изложения,
что позволяет читателю «мысленно
подставить на место Га-Ноцри Иисуса из
Назарета», а ведь подсудимый в начале суда
сам признается, что он родом из города
Гамалы на севере Палестины, а вовсе не из
Назарета (8, с. 50).
В
конечном итоге А. Зеркалов приходит к
выводу, что «Мастер и Маргарита» вовсе не
религиозное произведение, причем он не
усматривает в романе даже налета мистики –
то ли христианского, то ли языческого толка,
то ли любой другой мистической подоплеки.
Булгаков писал не о богах и демонах, но о
своем времени, о делах московских, о
проблемах морали. Возможно, последние
казались ему вневременными, вечными. «И в
этих целях он использовал образы,
канонизированные не религией –
литературой» (8, с.52).
Югославский
русист Миливое Йованович в статье «Евангелие
от Матфея как литературный источник «Мастера
и Маргариты» придерживается прямо
противоположной точки зрения, о чем говорит
само название его работы (11). Прежде всего М.
Йованович считает, что имя «Левий Матвей»
Булгаков заимствовал из статьи об этом
евангелисте в энциклопедии Брокгауза-Ефрона.
И далее указывает, что в булгаковедении
сложились два взгляда касательно
использования писателем евангельских
текстов в «Мастере и Маргарите». Согласно
первому из них, разделяющемуся почти всеми
исследователями, источниками романа
служили как канонические Евангелия, так и
апокрифические сказания. Самыми
категорическими толкователями этого
взгляда являются Б. Бити и Ф. Пауэлл,
утверждающие, будто явные намеки Булгакова
на апокрифы внушают мысль о том, что четыре
канонические Евангелия суть
апокрифические, а апокрифы – подлинные (24).
Иного взгляда, пишет М. Йованович,
придерживается Б. Гаспаров в своей статье о
мотивной структуре последнего
булгаковского романа, поскольку считает,
что весь этот роман в целом следует
признать апокрифом, вызывающим ассоциацию
с апокрифическим Евангелием Иуды, хотя
канонический текст в «Мастере и Маргарите»
все же скрыто присутствует (6).
Сам
М. Йованович полагает, что Булгаков выбрал
для своего романа нечто третье, – а именно
прием «апокрифизации» канонического
текста. Впрочем, эта точка зрения была
высказана задолго до М. Йовановича в статье
американки Патриции Блейк «Сделка с
дьяволом», напечатанной после выхода в свет
в 1967 г. двух переводов «Мастера и Маргариты»
на английский язык – в США, исполненного
Миррой Гинзбург, и в Великобритании,
выполненного Майклом Гленни (1927-1990) (26, 27).
Статью
П. Блейк мы находим в ряду первоначальных
англоязычных откликов на булгаковский
роман, причем в ней дан сравнительный
анализ двух переводов романа. Статья эта не
утратила своего значения и сегодня. Во-первых.
П. Блейк заявила в ней, что страдания Иешуа
даны Булгаковым в трактовке, свойственной
апокрифам, а, во-вторых, она полагает, что
утверждение, будто «Мастер и Маргарита» –
сатирический роман, не более содержательно,
чем утверждение, будто «Преступление и
наказание» Достоевского – детектив (25).
Канадский
булгаковед Ричард У.Ф. Поуп в работе о роли
Афрания в ершалаимских главах
булгаковского романа замечает, что
писатель не «просто так» создал сложнейшую
систему параллелей между иудейскими и
московскими главами, но проводил аналогию
намеренно. Этот роман, по мнению Р.У.Ф. Поупа,
которое он высказал в статье «Двусмысленность
и значение в «Мастере и Маргарите»: Роль
Афрания» (28), выстроен писателем очень четко
топографически, поскольку можно проследить
путь передвижения Афрания по Ершалаиму так,
будто перед глазами карта города.
Тут,
видимо, стоит сказать, что в англоязычном
литературоведении роман М.А. Булгакова «Мастер
и Маргарита» давно приобрел статус «современной
классики». Этот роман принадлежит к тем
произведениям русской литературы, которые
как и «Раковый корпус» А. Солженицына и «Доктор
Живаго» Б. Пастернака не просто интересуют
литературоведов, а изучаются едва ли не во
всех университетах и колледжах, где есть
филологическая специализация (7).
В
отечественном булгаковедении принято
проводить параллель между изображением в «Мастере
и Маргарите» двух городов – Москвы и
Ершалаима. Так, А. Тан, говоря о картине
Москвы в последнем булгаковском романе,
считает, что с точки зрения топографии «Мастер
и Маргарита» – прежде всего повесть о двух
городах, то есть «книга отражений» (18). На
противоположных полюсах действия в романе
как бы установлены два зеркала, которые то
загораются, то гаснут по мановению руки
Воланда и в которых то вспыхивает «над
черной бездной времени» изображение города
«с царствующими над ним сверкающими
идолами», то разбивается вдребезги закат в
стеклах, обращенных на запад, к пряничным
башням монастыря (18, с. 22).
Одно
и то же солнце сжигает своими лучами
колонны древнего дворца в Ершалаиме и
каменную террасу Пашкова дома в Москве. «Одна
и та же луна разваливается на куски в
предсмертном видении Берлиоза и
развертывает бесконечный сияющий путь
перед сидящим в кресле прокуратором. Одна и
та же небывалая, космическая гроза
одновременно рокочет и над Воробьевыми
горами, и над Лысою горой» (18, с. 22).
Десять
часов утра в древнем городе, считает А. Тан,
«рифмуются» с десятью часами вечера на
Бронной, а Иван Бездомный, мечущийся по
Москве, повторяет бег Левия Матвея по
улочкам Нижнего Города в Ершалаиме, причем
оба «ученика» воплощают в своем беге «запоздалое,
бесполезное действие, оба совершают по
дороге кражу, тоже запоздалую и бесполезную»
(18, с. 22). Вообще же, по мнению А. Тана,
передвижение действующих лиц в романе
Михаила Булгакова создает целостный образ
городского «пространства/времени», т.е.
хронотопа, если пользоваться определением
М.М. Бахтина. Бежит по Яффской дороге Левий
Матвей; появляется и исчезает Афраний; «танцующей
походкой» проходит по улицам Ершалаима
красавица Низа; вторит ее «танцу» Иуда. А на
улицах Москвы герои романа исполняют «па»
сатанинского танца, поставленного Воландом
(18, с. 26). А. Тан убежден, что исторический
Иерусалим первого века нашей эры нарисован
в романе Булгакова «с археологической
точностью» (18, с. 28).
В
конце романа «оба города приобретают вид
апокалиптического небесного града».
Сопоставление же Ершалаима и Москвы
понадобилось Булгакову, по мнению критика,
«не только для того, чтобы в современности
высветились вечные пласты». Ведь
современность сама вторгается в рассказ об
Иешуа и Пилате, завершая судьбы участников
этой истории (18, с. 28).
Б.В.
Соколов, автор многочисленных работ о
творчестве М.А. Булгакова, в том числе и
Булгаковской Энциклопедии (15, 16, 17), склонен
полагать, что «угаданный Мастером Ершалаим
во многом оказывается реальнее, чем город,
где он живет, – Москва» (15, с. 45). Что же
касается источников исторической линии
романа, то Б.В. Соколов называет, помимо тех.
что уже признаны в булгаковедении, еще и
поэму Георгия Петровского «Пилат», которая
была издана в Орше в 1893-1894 гг. за счет автора
несколькими отдельными выпусками, три из
которых «хранятся в Ленинской библиотеке»
(15, с. 66).
Б.В.
Соколов, как и большинство булгаковедов,
отечественных и зарубежных, опираясь на
выписки, сохранившиеся в архиве М.А.
Булгакова (да и на собственные изыскания)
одним из важнейших исторических источников
«Мастера и Маргариты» называет
энциклопедию Брокгауза – Ефрона, из статей
которой «Легион», «Когорта», «Центурион», «Чародейство»,
«Бог», «Никодимово евангелие», «Турма», «Шабаш
ведьм», «Аква Тофана», «Алхимия», «Пилат» и
др. писатель почерпнул множество сведений
для своего романа. Словом, приходит к выводу
Б.В. Соколов, «из мозаики разнообразных
деталей Булгаков создал исторически
достоверную, живописно-рельефную, можно
сказать, кинематографичную… панораму
жизни людей другой эпохи, которые вместе с
тем оказываются так близки и понятны нам
сегодня» (15,
с. 97).
Впрочем,
еще задолго до того, как Б.В. Соколов начал
печатать свои статьи о творчестве
Булгакова, шведский булгаковед Ларс
Клеберг заметил, что события и люди Москвы в
«Мастере и Маргарите» фантастичны и
гротескны, тогда как то, что мы узнаем об
Ершалаиме, кажется исторически и
психологически достоверным (12, с. 114).
Камил
Икрамов в опубликованной посмертно статье,
посвященной вопросу трансформации
источников в «Мастере и Маргарите»,
иронично напомнил, что в 1968 году
В.Лакшин писал, будто булгаковский
Иешуа – это на редкость точное прочтение
основной легенды христианства, прочтение в
чем-то гораздо более глубокое и верное, чем
евангельские ее изложения. Сам же К. Икрамов
считал, что Иешуа у Булгакова только по
внешним признакам соответствует образу,
созданному евангелистами, что его сходство
с Христом чисто внешнее. Иешуа у Булгакова
прощает сильных мира сего, а в первую
очередь– палачей. Что же до слабых людей, то
они его просто не интересуют. К слабым Иешуа
строг, а вот жестокий кентурион Марк
Крысобой для него – «добрый человек» (10, с.
5).
Отказ
Иешуа в романе Булгакова от родителей и от
той родословной, которую христианская
традиция приписывает Иисусу, по мнению
критика, восходит к ортодоксальной
иудейской версии, то есть к талмудистскому
трактату «Авода хара», ибо именно
талмудисты называли одним из возможных
отцов Христа сирийца, солдата селевкидской
армии. Поэтому булгаковский Иешуа заявляет,
что ему говорили, будто его отец был сириец.
К.
Икрамов отметил и словоохотливость Иешуа в
противоположность Иисусу Христу, который в
Евангелиях подчеркнуто молчалив. Это также
важный элемент трансформации образа Христа
у Булгакова. Характерное отличие Иешуа от
Христа состоит в том, что ему приходят в
голову «кое-какие новые мысли». У Христа «новых
мыслей» не было, он явился лишь
свидетельствовать об истине. Поскольку
Пилат понравился изувеченному Иешуа, это,
по мнению К. Икрамова, говорит о
неразвитости нравственного чувства у Га-Ноцри.
Ведь такая симпатия к жестокому
прокуратору противоестественна. Словом,
критик полностью отрицает тождество Иешуа
и Христа (10, с. 5).
Знание
истории и жизненный опыт, заметил К. Икрамов,
должны были бы подсказать Булгакову, что
поведение Га-Ноцри на допросе у Пилата – не
что иное, как донос на Левия Матвея: «Иешуа
называет палачам его имя и утверждает, что
самые крамольные мысли принадлежат не
учителю, а ученику». Кроме того, что Иешуа
назвал имя ученика, искажающего его слова,
он еще и сообщил Пилату, что Левий Матвей
совершил должностное преступление, то есть,
будучи податным инспектором, бросил деньги
на дорогу и отправился путешествовать с
Иешуа (10, с. 5).
К.
Икрамов обвинил Иешуа в желании
понравиться Пилату в сцене, когда Га-Ноцри
предлагает игемону прогуляться и сообщает,
что с удовольствием сопровождал бы его.
Критик увидел противоестественную
симпатию Иешуа Га-Ноцри к своему судье –
жестокому прокуратору Иудеи – отнюдь не в
проявлении исключительной доброты и
святого доверия к силам зла, а кое в чем
другом, хотя и не уточнил, в чем именно. Дело
в том, что К. Икрамов полагал, что автор «романа
в романе» испытывал тот же род недуга, те же
чувства, что и его герой и проявлял их не
менее откровенно. Мастер в своем романе
рисует Пилата с тем же трепетным
преклонением и «сладким замиранием сердца,
готовым перейти в любовь, с каким Маргарита
смотрит на Воланда» (10, с.5).
Трансформация
евангельского первоисточника в романе М.А.
Булгакова, осуществленная по законам
авторского видения, по мнению К. Икрамова,
говорит об убежденности писателя, что
ответственность за зло, совершаемое в мире,
несут не сильные и всемогущие, а слабые и
ничтожные. Так, длинный ряд смертных
грешников, предстающих перед Маргаритой на
балу Воланда, несколько однообразен по
сравнению с «Божественной комедией» Данте,
да и не всегда указываются причины, по
которым те или иные персонажи считаются
смертными грешниками.
В
трансформации евангельского
первоисточника «несомненно виден атеизм
Мастера, а может быть, и атеизм самого
Булгакова, но это атеизм особый, очень
личный». Роман «Мастер и Маргарита» – мечта
слабого человека о справедливости, даже о
справедливости любой ценой, заключил К.
Икрамов. Ведь тут действуют силы, которые
исторически всегда были направлены против
человека, против его личности, то есть силы,
которые во все века насаждали шпионаж и
поощряли предательство. Чего стоят лишь
эпизоды, когда прокуратор Иудеи принимает
начальника тайной полиции Афрания! А когда
в конце романа описывается, как прокуратор
по долгожданной лунной дороге бросился к
тому, кого сам послал на лютую смерть, то К.
Икрамов прокомментировал этот эпизод как
художественное обоснование возникновения
самого страшного из всех союзов, союза
жертвы с палачом.
Эпиграф
к первой части «Мастера и Маргариты»
открывает, по мнению К. Икрамова, причину
деформации М.А. Булгаковым библейского
сюжета: «Я – часть той силы, что вечно хочет
зла и вечно совершает благо». Ведь упование
на то, что зло наперекор своей природе может
и будет вечно творить добро – это
извращение, жажда подвергнуться насилию,
считал К. Икрамов. «Нас чарует дьявольская
путаница добра и зла в романе, она
неотразима для каждого, кто смертельно
устал от власти мелочной, ежеминутной,
рассеянной в бюрократизме домовых книг и в
подлости коммунальных соседей» (10, с.5).
Камил
Икрамов создавал свою статью в 1975-1981-1986
годах, но опубликовать ее смогла лишь его
вдова О. Икрамова-Седельникова в 1993 году.
Интересно, что критик впервые соотнес
чувства Маргариты на балу у Воланда с
гениальным финалом сна Татьяны Лариной. В
1994 году М.О. Чудакова развила далее этот
сюжет в статье «Евгений Онегин, Воланд и
Мастер» (20, с. 5-10).
Дерек
Дж. Ханнс пишет, что среди многих сложных
вопросов в романе М.А. Булгакова нет более
загадочного, чем истолкование образа Иешуа
(19). Он видит в романе у Иешуа три роли.
Первая роль – Иешуа отнюдь не библейский
Иисус, даже само его имя является данью «древнееврейскому
реализму иерусалимских глав». Вторая роль
– Иешуа стремится стать библейским Иисусом.
Третья роль Иешуа в «Мастере и Маргарите»
состоит в отождествлении его с обещанным во
Второзаконии пророком-мессией, ибо его
предсказания рисуют будущее человечества.
«Иешуа – булгаковское утверждение земного
и небесного бытия Иисуса Христа, обещание
вечной жизни для верующего и гарантия, что
царство Божие придет однажды, будучи
возвещенным для счастья всего человечества»,
– заключает Дерек Дж. Ханнс (19, с. 82, 90).
Мирон
Петровский в статье «Мифологическое
городоведение Михаила Булгакова» (14)
выдвигает предположение о «киевской натуре»
булгаковского Ершалаима. «Древний Ершалаим
Булгаков писал с киевской натуры», замечает
он и продолжает: «Как из-под новых строк
палимпсеста, проглядывают старые, в
кривоватых, путанных улочках древнего
города легко прочитывается Подол, а сияющий
над Ершалаимом храм написан, несомненно,
поверх Андреевской церкви… Так что в
известном смысле можно сказать, что Михаил
Булгаков, никогда не видавший Иерусалима,
видел его непрерывно на протяжении всей
своей киевской юности». Киевские ландшафты,
история и топография города шли навстречу
желанию видеть идеологизированный образ
Киева-Иерусалима: в расположенном на холмах
Киеве, как и в холмистом Иерусалиме, были
Золотые ворота, пещеры, Нижний и Верхний
город (14, с. 22, 23, 24).
Даже
хорошо знакомую ему Москву Булгаков в «Мастере
и Маргарите» описывал, по мнению М.
Петровского, с «киевской натуры», а что
касается Иерусалима, то тут критик
ссылается на описания древнего города в
трудах паломников из Киева, которые
неоднократно сравнивали топографию этих
двух городов. «Представление о сходстве
двух городов Булгаков воспринял в качестве
киевлянина из самой атмосферы городской
культуры и разделял его со всеми киевлянами»,
считает М. Петровский (14, с. 23).
А.Н.
Барков напоминает, что у булгаковедов нет
единого мнения относительно идейной
нагрузки евангельских глав (2, с. 64). Критик
убежден, что Булгаков создал пародию на
искажение Евангелия в работе Л.Н. Толстого «Соединение
и перевод четырех Евангелий». Булгаковский
«роман в романе», по убеждению А.Н. Баркова,
пародирует названное произведение Л.Н.
Толстого, а булгаковский образ Иешуа «является
пародией на тот образ Христа, который
получился в результате работы великого
романиста над евангельскими текстами» (2, с.
68).
Прообразом
Левия Матвея выступает Лев Толстой, а образ
Иешуа прямо связан с творческим наследием
Толстого, поскольку повторяет сентенцию
последнего – «люди добры», то есть основу
концепции непротивления злу насилием.
Кроме пародирования при помощи образа
Иешуа текстов Л.Н. Толстого, критик находит,
что Га-Ноцри еще и является пародией на
творческое наследие Максима Горького. Дело
в том, что Христос и Антихрист у Горького
часто меняются местами, считает А.Н. Барков,
и именно эта ситуация описана в романе «Мастер
и Маргарита», где Воланд творит добро, а
всепрощенчество Иешуа приводит к
глобальной трагедии (2, с. 72).
В
статье «О концепции личности в романе «Мастер
и Маргарита» М.В. Колтунова утверждает,
что Иешуа у Булгакова– это «очищенный»
образ Христа, то есть проступающий, «как при
реставрационном снятии позднейших
изображений», и что булгаковский Христос –
мессия, «несущий людям великую истину,
которая каждому открывает путь к свободе»
(13, с. 60).
Е.А.
Яблоков в поисках мифопоэтического
подтекста произведений Михаила Булгакова
соотносит с образом Иешуа идею «света». «Однако
положительное значение имеет здесь свет не
солнечный, а лунный – отраженный свет
вечного пути к Истине по голубой дороге».
При этом в романе подчеркивается, замечает
критик, что Иешуа «сторонится от солнца», «заслоняется
от солнца», «видимо, потому, что солнце для
него несет близкую гибель» (22, с. 111).
«Луна
у Булгакова – солнце мертвых, – писал за
несколько лет до
Е.А. Яблокова Игорь Золотусский. – Ее свет –
свет тревоги, раздражающий свет, свет
болезни… Свет луны – это свет обманов, свет
игры света, который не может признать за
истинный свет Булгаков» (9, с. 165).
Наиболее
категоричным следует признать мнение об
ершалаимских главах романа «Мастер и
Маргарита» священника Михаила Ардова. В
предуведомлении редакции журнала «Столица»,
где его статья была опубликована, сказано: «Сегодня,
когда Булгаков в России напечатан
многомиллионным тиражом, которым изданы
сотни книг о нем и его заветном романе,
когда ежегодно собираются булгаковские
научные конференции, мы полагаем себя не
только вправе, но обязанными опубликовать
этот короткий, жесткий и прямодушный текст,
смысл которого – гораздо шире заданной
темы: любое кумиротворчество опасно не
только для творца и предмета его
возвышенной любви, но в целом для
нравственной духовной атмосферы общества»
(1,с. 55).
Священник
Михаил Ардов пишет в своей статье «Прочтение
романа» о большом разочаровании, которое
постигло его после знакомства с «Мастером и
Маргаритой». М. Ардов отвергает «всю ту
богохульную часть вещи, где отвратительным
образом искажаются евангельские события»,
ибо эти страницы «оскорбляют и унижают
божественное достоинство Спасителя».
Опровергая всех четырех евангелистов,
пишет далее М. Ардов, сочинитель «романа в
романе» выдвигает собственную версию
последних дней земной жизни Господа Иисуса
Христа. Поскольку «претенциозную эту прозу»
наизусть знает сатана, а самому Иешуа это
сочинение неизвестно, М. Ардов называет
этот уровень романа «Мастер и Маргарита» «богословско-демонологическим»
и даже – «кощунственной Понтиадой» (1, с. 55).
Здесь
уместно вспомнить слова о. Александра Меня,
который в свое время говорил, что роман «Мастер
и Маргарита» имеет к Евангелию весьма
отдаленное отношение, что это не трактовка
и не интерпретация, а просто другое о другом.
Список литературы
1. Ардов М. Прочтение романа // Столица. – М., 1992. – № 42(100). – С. 55-57.
2. Барков А.Н. Религиозно-философские аспекты романа «Мастер и Маргарита» // Возвращенные имена рус, лит. Аспекты поэтики, эстетики, философии. – Самара, 1994. – С. 64-72.
3. Блажеев Е. Роман Булгакова как опыт русской бездны // Грани – Grani.-Frankfurt am Main, 1994. – Т. 49, № 174. – S. 109-125.
4. Боборыкин В. Михаил Булгаков. Книга для учащихся старших классов. – М., 1991. – 208 с.
5. Брикер Б. Наказание в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита»: Типология мотива // Russ. lit. – Amsterdam, 1994. – Vol. 35. – N 1. – P. 1-38/
6. Гаспаров Б. Из наблюдений над мотивной структурой романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Slavica Hierosolymitana. – Jerusalem, 1978. – Vol. 3. – P. 198-251.
7. Галинская И.Л. Рецепция творчества М.А. Булгакова в англоязычной критике // Михаил Булгаков: современные толкования. К 100-летию со дня рождения. 1891-1991. – М., 1991. – С. 184-209.
8. Зеркалов А. Иисус из Назарета и Иешуа Га-Ноцри // Наука и религия. – М., 1986. – № 9. – С. 47-52.
9. Золотусский И. Заметки о двух романах Булгакова // Лит. учеба. – М., 1991. – № 2. – С. 147-165.
10. Икрамов К. Трагедия затаенного стыда. К вопросу о трансформации источников // Независ. газ. – М., 1993. – 3 марта. – С. 5.
11. Йованович М. Евангелие от Матфея как литературный источник «Мастера и Маргариты» // Зб. за славистику. – Нови Сад, 1980. – № 8. – С. 109-123.
12. Клеберг Л. Роман Мастера и роман Булгакова // Slavica ludensia. – Lund, 1977. – P. 113-125.
13. Колтунова М.В. О концепции личности в романе «Мастер и Маргарита» // Возвращенные имена рус. лит. Аспекты поэтики, эстетики, философии. – Самара, 1994. – С. 55-64.
14. Петровский М. Мифологическое городоведение Михаила Булгакова, Театр. – М., 1991. – № 5. – С. 14-32.
15. Соколов Б.В. Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». – М., 1991. – 175 с.
16. Соколов Б.В. Михаил Булгаков: (100 лет со дня рождения). – М., 1991. – 64 с.
17. Соколов Б. Булгаковская Энциклопедия – М., 1996. – 586 с.
18. Тан А. Москва в романе Булгакова // Декоративн. искусство. – М., 1987. – № 2(37). – С. 22-29..
19. Ханнс Д. Дж. Роль Иешуа в романе «Мастер и Маргарита» // Возвращенные имена рус. лит. Аспекты поэтики, эстетики, философии. – Самара, 1994. – С. 74-90.
20. Чудакова М.О. Евгений Онегин, Воланд и Мастер // Там же, с. 5-10.
21. Эльбаум Г. Анализ иудейских глав «Мастера и Маргариты» Михаила Булгакова. – Анн Арбор, 1981. – 137 с.
22. Яблоков М.В. Мотивы прозы Михаила Булгакова. – М., 1997. – 198 с.
23. Яновская Л. Треугольник Воланда. К истории романа «Мастер и Маргарита». – Ки?в, 1992. – 189 с.
24.
Beatie B.A., Powell
Ph.W. Story and symbol: Notes toward a structural analysis of Bulgakov’s «The
Master and Margarita» // Russ. lit. triquart. – Ann Arbor, 1978. – N 15.
– P. 219-232.
25.
Blake R. A bargain
with the Devil // New York Times book rev. – N.Y., 1967. – Oct. 22. – P.
1, 71.
26.
Bulgakov M. The Master
and Margarita / Transl. by Ginsburg M. – N.Y., 1967. – VIII, 402 р.
27.
Bulgakov M. The Master
and Margarita / Transl. by Glenny M. – L., 1967. – /3/, 445 p.
28.
Pope R.W.S. Ambiguity
and meaning in «The Master and Margarita»: The role of Afranius // Slavic rev.
– Stanford, 1977. – Vol. 36, N 1. – P. 1-24.